Слон, вальсируя в посудной лавке, причинил бы меньше ущерба, чем он, проходя по жизни ярким танцем. Но он иначе не мог. Он летел по жизни, словно ослепительная звезда, своим пламенем сжигая зачастую за собой мосты, иногда сжигая своих близких. Он хотел гореть, как Данко, но огня у него оказалось слишком много.
Он был пьяницей, гулякой-бабником, сумасбродом. Он по всему своему жизненному пути оставлял за собой разбитые женские сердца.  И его все равно очень любили женщины.
“Я не знал материнского тепла и вырос в очень холодным краю – краю белых медведей. Наверно поэтому мне всю жизнь не хватало тепла любимой и любящей женщины”,- как то сказал он, глядя вслед очередной, уходящей от него заплаканной женщине.
Вы уже догадались, о ком идет речь?
Александр Пенн – поэт, актер, кинорежиссер, боксер, тренер, коммунист, сионист, светский лев, пьяница… список этот может быть бесконечен. Его называли израильским Маяковским, но сам Маяковский гордился дружбой с ним. Есенин завидовал ему – “как же ты любим женщинами”!
Итак, я приглашаю вас на необычную экскурсию – и по тематике и по стилю. “Белый медведь” – так иногда называли друзья Александра Пенна.  Ему и посвящается новая экскурсия, на которой я расскажу о потрясающей любви Александра Пенна и Ханы Ровиной, о истории израильского театра. Я покажу вам те самые места, где проходили встречи влюбленных, где они жили и еще много интересного о жизни первых представителей израильской богемы.
Экскурсия состоится в субботу, 15-го февраля, в 10 часов утра.
Место встречи – на перекрестке улиц Дизенгоф и Жаботински (у аптеки).
Продолжительность экскурсии – 2,5 – 3 часа. Стоимость экскурсии – 50 шек для взрослых, дети бесплатно.

Запись и вопросы — как всегда тут и по телефону 054-7773100

Слон, вальсируя в посудной лавке, причинил бы меньше ущерба, чем он, проходя по жизни ярким танцем. Но он иначе не мог. Он летел по жизни, словно ослепительная звезда, своим пламенем сжигая зачастую за собой мосты, иногда сжигая своих близких. Он хотел гореть, как Данко, но огня у него оказалось слишком много.
Он был пьяницей, гулякой-бабником, сумасбродом. Он по всему своему жизненному пути оставлял за собой разбитые женские сердца.  И его все равно очень любили женщины.
«Я не знал материнского тепла и вырос в очень холодным краю — краю белых медведей. Наверно поэтому мне всю жизнь не хватало тепла любимой и любящей женщины»,- как то сказал он, глядя вслед очередной, уходящей от него заплаканной женщине.
Вы уже догадались, о ком идет речь?
Александр Пенн – поэт, актер, режиссер, боксер, тренер, коммунист, сионист, светский лев, пьяница… список этот может быть бесконечен. Его называли израильским Маяковским, но сам Маяковский гордился дружбой с ним. Есенин завидовал ему – «как же ты любим женщинами»!
Итак, я приглашаю вас на совершенно новую экскурсию — и по тематике и по стилю. «Белый медведь» — так иногда называли друзья Александра Пенна.  Ему и посвящается новая экскурсия, на которой я расскажу о потрясающей любви Александра Пенна и Ханы Ровиной, о истории израильского театра. Я покажу вам те самые места, где проходили встречи влюбленных, где они жили и еще много интересного.
Экскурсия состоится в субботу, 27 апреля, в 10 часов утра.
Место встречи — на перекрестке улиц Дизенгоф и Жаботниски (у аптеки).
Продолжительность экскурсии — 2,5 — 3 часа. Стоимость экскурсии — 50 шек для взрослых, дети бесплатно.

По каким-то непонятным причинам окончание этой истории оказалось недоступным моим читателям. И я с радостью исправляю ошибку. Итак — окончание романтической истории:

Джала опустился на одно колено и сказал дрожащим голосом:

• Я не богатый человек и кроме руки и сердца, мне нечего тебе предложить! Зато это я могу отдать тебе навсегда! – эти слова он сказал на французском, на том самом языке, который больше всего подходит именно для таких слов.

Нельзя сказать, что для Аглаи эти слова стали неожиданностью.

Женщины обычно чувствуют, когда мужчина собирается их произнести. И все-таки Аглая расплакалась. И тогда Джала поднял ее на руки, словно маленькую девочку и донес до дверей ее квартиры. За всю дорогу Аглая не произнесла не слова, но как только ее ноги почувствовали твердую землю, твердость вернулась и в ее душу и сердце. Она совладала с переполнявшим ее волнением и ответила —  я согласна!

Наверное в этом месте опытный романист, вроде Донцовой или Вильмонт, поморочил бы читателей душевными сомнениями прелестной блондинки. «Выходить замуж или не выходить? Ждать принца на белом коне или ограничиться флористом на сером ослике?» Но я не романист, и поэтому написал так, как оно было. Ну, мили во всяком случае так, как об этом рассказали Аглая и Джала! Итак, на чем я остановился?  Ах да…

• Я согласна, — сказала Аглая, и влетела в квартиру, прикрыв за собой дверь!

На следующий день, когда Джала утром вошел в оранжерею, Аглая уже ждала его.

• Я так рада, — сказала она Джале,  — но… как мы можем пожениться? Я полячка, католичка, а ты – араб, мусульманин?  У нас разная религия, разное гражданство…

Это только в сказках с милым и в шалаше рай. Тот, кто имел дело с полячками, прекрасно знает о необыкновенных способностях этих женщин.  Их мозги, независимо от цвета волос, дадут сто очков форы Вассерману вместе с Перельманом, если речь идет о женитьбе и благополучии семьи.

• Давай пойдем посоветуемся с Моше (Мориц Блох – примечание автора), как нам быть?

Джала не был против и молодые люди поднялись на второй этаж к хозяину здания.

Господин Блох с утра неважно себя чувствовал, но молодых людей принял и пригласил разделить с ним скромный миллионерский завтрак. За чашечкой чая какого-то крайне редкого сорта, присланного братом из далекого Сингапура, Мориц внимательно выслушал сбивчивый рассказ Аглаи, а потом короткие и сдержанные пояснения Джалы и, немного подумав, спросил:

• Джала, тебе где больше нравится – среди евреев в Тель-Авиве или среди арабов в Яффо?
• Здесь, в Тель-Авиве, конечно, — ответил Джала,
• А тебе, Аглая, еще хочется вернутся в Польшу или ты уже привыкла к тель-авивской жаре?
• Привыкла, господин Блох и мне очень тут нравится.
• Так почему бы, дети мои, вам обоим не… принять иудаизм и пожениться старым еврейским способом? Под хупой и под крики «Лехаим»?
• А разве это возможно? – в один голос спросили молодые люди.
• Если вы любите друг друга – нет ничего невозможного, — ответил Блох, — а я вам помогу!

Сразу после Хануки 1938-го года Аглая и Джала сыграли свадьбу. С хупой и криками «Лехаим». И пусть гостей на свадьбе было не очень много, это бы те, кто искренне радовался счастью «Бата и Григи»…

И если вы думаете, что это конец истории, то вы глубоко заблуждаетесь!

Весной 1948-го года, когда Аглая была беременна третьим ребенком (забегая вперед, скажу что в этот раз у двух старших сестер появился брат) Джала обратился к Йоханану Ратнеру, одному из самых высокопоставленных командиров Хаганы и сказал, что хочет защищать свою страну.

• Ты понимаешь, чем ты рискуешь? Тебе придется стрелять в арабов – в твоих соплеменников? – спросил его Ратнер.
• Всю свою жизнь я прожил среди евреев. Никогда не видел от ничего плохого – ни тогда, когда ходил молиться в мечеть, ни теперь, когда я хожу в бейт-кнессет. Я глубоко уважаю этот народ, и давно чувствую себя его частью, задолго до того, как стал иудеем. Я готов защищать город в котором живу, от любого, кто придет сюда с оружием! – как вспоминал потом сам Джала, это была самая длинная речь за всю его жизнь.

Джалу приняли в Хагану. Я не знаю подробности его воинской жизни, хотя один из старых пальмаховцев рассказывал мне, что в боях под Рамле видел здоровенного парня, который мог взвалить на плечи два станковых пулемета, словно это были деревянные метлы. И был тот парень очень похож на араба, если бы не пел еврейские песни на иврите куда лучшем, чем у многих других евреев…

Закончилась война, к сожалению – не последняя. Подросли дети. Уже давно закрылся цветочный магазин, и новая, социалистическая Польша открыла свое посольство на соседней улице. Джала давно владел цветочным магазином в Герцелии, там же жила вся семья. Старшая из дочерей стала врачом, Филипп – сын, родившийся в разгар войны, стал представителем самой мирной профессии – строителем, а средняя из дочерей – Лея, стала учителем в школе. Именно дочка Леи, которую назвали в честь деда – Ала (именно с одним «л»), единственная из всей семьи, проживающая сегодня в Тель-Авиве и рассказала мне подробности этой истории.

Может быть теперь, когда вы приблизились к ее окончанию, вы скажете, что интрига не оправдалась, что я слишком много «пообещал» в начале своего повествования. Ну что же – возможно вы и правы! А меня эта история тронула до глубины души. Тронула настолько, что я по крупицам собирал детали этого рассказа. Конечно, кое что слегка приукрашено мною, но если и так, то совсем чуть-чуть – чтобы сделать этот рассказ романтичнее.

В конце концов – это еще одна городская легенда… «Бата и Грига»!

     В  начале 90-х прошлого, двадцатого века, их еще можно было увидеть.  Они собирались в тени огненных пунциан, на старых, сотнекратно крашеных скамейках. Еще не было Макдональдса, не было велосипедных дорожек и даже не пахло палатками.

     С каждым годом их становилось все меньше и меньше. Наверное… это правильно. Но я не хочу о грустном. Я хочу рассказать о любви. И этот рассказ будет состоять из нескольких частей, каждая из которых расскажет о любви по-своему.

      В начале 90-х их все еще  называли «парламент бульвара Ротшильд».

Группа стариков, ветераны ПАЛЬМАХа и ЛЕХИ, когда-то враги, а теперь друзья, снова объединенные единым врагом – старостью. Они собирались на бульваре рано утром и сидели там до наступления полуденного зноя. Читали газеты, слушали транзисторные радиоприемники, восхваляю чудеса прогресса, пили чай из термоса, закусывая его принесенными из дома бутербродами.

     Они собирались и спорили. Они так яростно спорили, что казалось, что огненные цветки пунциан вот-вот займутся настоящим пламенем. Они так досконально разбирали все мировые проблемы, что у случайных прохожих складывалось впечатление, что именно от этих стариков и зависит решение этих самых проблем.

     Между прочим, с ними считались и сильные мира сего. Мне рассказывали, что Ицхак Шамир (ДБП), занимая пост премьер-министра, неоднократно приходил к скамейкам на бульваре Ротшильд, чтобы из «первых уст» узнать мнение народа. Этим старикам уже нечего было терять, и они могли позволить себе говорить правду, снисходительно похлопывая Шамира по плечу. А сам Шамир, навещая «парламент на Ротшильд» отшучивался, говоря, что продолжает традицию, начатую еще Бен-Гурионом.

     Меня с этими стариками познакомил мой друг, старый тель-авивский фотограф дядя Миша. То есть, он не был очень старым, во всяком случае, в сравнении с этими стариками, но как фотограф он действительно был очень старым.  Он рассказал им, что «у пацана ненормальное увлечение». В то время, как кто-то коллекционирует марки или монеты, этот парень коллекционирует тель-авивские легенды. Дяди Мишиной рекомендации было вполне достаточно, и уже на второй или третьей встречи со мной начали делиться городскими легендами. При этом самого дядю Мишу они называли странным прозвищем – Кацнеленбоген. И это тоже отдельная история.

            В «парламенте» на Ротшильд  «заседали» не только мужчины – были там и женщины. Их было очень мало, да и появлялись там они гораздо реже. Может быть именно поэтому они мне так запомнились. И именно с женщины я и начну.

Ее звали Гелика.  Позже я узнал, что это сокращение от «Ангелика», но все, кто знал эту женщину, называл ее именно так – Гелика. И свою историю она сама мне рассказала, попыхивая Ноблесом.

«Ты когда-нибудь задумывался, почему израильтяне такие открытые? Ничего не боятся, никого не стесняются и вообще – живут так, как будто это последний день и «завтра» уже не будет? – спросила меня Гелика. Я начал нести что-то про врожденную наглость и нахальство, но она рассмеялась, пустив мне в лицо серию колечек сигаретного дыма.

            …  я приехала в Израиль в июне 1948-го года. Пароход, едва не развалившись, привез меня и еще сотню таких же, как и я из итальянского города Бари, где нас собирали со всей Европы – еврейских сирот, переживших эту страшную войну.  Мне было всего 16 в 48-м. Да, можешь подсчитать, сколько мне сейчас!

            Пароход прибыл в Хайфу около полудня. Нас напоили, накормили и разделили на группы – по языкам. Я еще помнила совсем немного идиш, но кроме французского, других языков не знала.  «Французов» было всего четверо, остальные были из Восточной Европы и Германии.

            Нас опросили, записали имена и возраст. Я прибавила себе год, так.. на всякий случай, ведь никто не мог проверить. После этого меня и еще с десяток молодых людей и девушек посадили в открытую машину и куда-то повезли. Нет – какая-то женщина что-то объясняла, но я-то ее не понимала. Везли нас долго – уже начало темнеть, когда мы оказались на окраине какого-то поселка. Там был разбит палаточный лагерь. Нас развели по палаткам, причем в палатках были и мальчики и девочки. В моей оказался курчавый брюнет лет 18-ти, который немного говорил по-французски. Звали его Аврум, Ави, и он был родом из Румынии.

Ави объяснил мне, что это военный лагерь, и что нас будут учить, как воевать с арабами – в Израиле идет война. Мы говорили с ним очень долго  и уже почти засыпая, Ави меня поцеловал.

Из сна меня выдернули истошные крики. «На лагерь напали», — объяснил мне Ави и потянул за собой. Чуть дальше, метрах в 100-150 за лагерем были окопы.  У некоторых откуда-то возникли ружья. Началась перестрелка. Я лежала на дне окопа, а надо мной стоял Ави. Он казался мне божественно красивым, этот еврейский юноша из Румынии, с пальцами пианиста, стреляющий в невидимого мне врага. Что-то очень большое и горячее разливалось внутри меня, и я перестала бояться выстрелов. Я встала во весь рост, обняла Ави и поцеловала его. Через несколько минут бой стих.  Арабы убежали. А мы с Ави остались в окопе.  Кроме нас там, конечно, были еще люди. Такие же молодые, как и мы. Но мы их не видели. А они не видели нас. Мы обнимались, целовались и…»

На этих словах Гелика замолчала.  Она прикрыла глаза и долго-долго молчала, изредка затягиваясь своим Ноблесом. Я тоже молчал…

«Ты же взрослый уже!» — улыбнулась она, открывая глаза.

«Сам понимаешь, что произошло потом там, в том окопе. И мы не стеснялись. Так это было. А на следующий день Ави убили!

Теперь ты понимаешь, почему израильтяне такие? Столько лет уже прошло, а мы все еще живем так, как будто «завтра» может и не наступить! И все надо успеть сегодня, сейчас. Такая уж у нас страна. К сожалению.

А Ави… Я так и не узнала его фамилию. Я ничего о нем не узнала. Но люблю его до сих пор. И сына своего назвала Ави.»

Вот такая сегодня будет история. Она не о Тель-Авиве — она о любви…

Не раз и не два я благодарил Светлую Силу за то, что свела меня с дядей Мишей.  Этот человек знал о прошлом Тель-Авива столько, что ни один архив не мог вместить в свои затхлые комнаты. Иногда он давал мне ответы на такие вопросы… Но я попытаюсь по порядку.
В 1991-м году я купил свою квартиру, ту в которой все еще живу. Продавец, с которым мы даже подружились в процессе сделки — Рафи Свисса — был музыкантом. Точнее, он «работал» певцом в гостинице «Дан» в Герцелии. Мы встречались с ним несколько раз, купля-продажа квартиры процесс не простой, требует заполнения кучи всяких бумаг. И вот как-то раз, когда я пришел к Рафи в условленное время, его дома не оказлось. Его супруга Мэри угостила меня кофе и вскольз сказала, что Рафи застрял на примерке в «Ноге». Сказано это было таким тоном, словно подразумевалось, что все обязаны знать, что это за «Нога» и что именно там примеряют.
Прошло какое-то время и при очередной встрече я спросил дядю Мишу — что за магазин одежды, который называется «Нога»?  Нет, ну в самом деле — а что еще мне могло прийти в голову? Что может примерять ресторанно-гостиничный певец?  Концертный костюм!  Где? Ну конечно же в магазине! (91-й год, я всего около двух лет в Израиле и еще пропитан «совком»).

Как я уже сказал, в Тель-Авиве не было такого места, о котором бы не знал дядя Миша. Итак, очередной рассказ от старого фотографа в моей интерпретации. «Джизгара!!!»

В 60-70-80хх и даже в начале 90-х свадьбы не проходили без музыки. Еще не наступила эпоха «электро-наездников», приходящих на торжества с чемоданом поцарапанных компакт-дисков ужасного звучания.  Еще не осознали устроители торжеств, что пригласить одного такого «электрика» куда дешевле, чем приглашать коллектив музыкантов.

И играли на свадебных и других торжествах ансамбли, группы, бэнды, играли живые музыканты, исполняющие живую музыку. Среди них, кстати, было не мало профессионалов, с музыкальным образованием, которые, в свободное от халтур время, аккомпанировали известным исполнителям.

Ой – прозвучало слово «халтура»!  Да, именно так их и называли – халтурщики, хотя в их работе и в их музыке было куда меньше халтуры, чем у многих современных звезд эстрады.

Короче, были торжества и были музыканты, на этих торжествах играющие. То есть, был спрос и было предложение. Налицо две основные составляющие  свободного рынка. А если есть рынок – значит должен быть кто-то, кто устанавливает законы этого самого рынка. В экономике это называется – биржа!

Биржа музыкантов. И “размещалась” она в кафе “Нога”, которое до сих пор находится на улице Пинскер. Сегодня это просто бильярдный клуб, а тогда именно здесь решались сложнейшие проблемы – кто и где будет играть!

В Тель-Авиве залов было не так уж много. И уж совсем не много таких, которые отностились к классу “Люкс”, таких, куда надо было занимать очередь за год вперед. Это были залы вроде “Шошаним” (Розы), “Далия”, “Каланиет”, “Топаз” и конечно “Ноцец” (Сверкающий). Все молодожены мечтали провести свое торжество в одном из этих залов. Но когда речь заходила о музыке – распорядитель зала доставал из кармана визитку с именем и телефоном и объяснял, что о музыке нужно договариваться с этим человеком.  И так как многие молодожены совершали “круг почета” по нескольким залам, то они не могли не обратить внимание, что несмотря на разные имена на визитках, номер телефона обычно был один и тот же.  Это был телефон кафе “Нога”, а имена принадлежали “кабланам” – подрядчикам. Каждый из этих подрядчиков “работал” только со своими залами. И в каждый такой зал музыканты могли попасть только через подрядчика.

Как же работала биржа музыкантов?  Порядок был такой: молодожены договаривались с залом, зал “подставлял” им музыкального подрядчика.  С ним велись переговоры – какую музыку играть, какие песни петь, какие инструменты должны быть и сколько музыкантов. Да-да – именно так. На “ашкеназских” свадьбах практически всегда присутсвовала скрипка, а на сефардских – бузука, домбра или тарбука. Выяснив все детали, подрядчик прежде всего находил “органиста” – так тогда называли клавишника, то есть того, кто умеет отличать белые клавиши от черных. Клавишник был бригадиром!  И уже вдвоем они подбирали остальных музыкантов, в зависимости от требований заказчика.

Именно подрядчик обеспечивал усилительную технику и освещение, концертные костюмы и оформление сцены. Ансмаблю давалось сочное название и… вперед! Ах, какие тогда названия были популярны – “Кошки”, “Тигры”, “Голубые звезды”, “Золотые короны”. И лишь немногие обращали внимание на то, что “Голубые звезды”, играют сегодня в “Далие” в составе семи человек, а завтра в “Топазе их только четверо, причем все четверо – девушки.

Нет, были конечно и легендарные музыканты – вроде барабанщика Вилли, слепого на один глаз ветерана “Пальмаха”, который был знаменит тем, что никто не мог его перепить, ну и еще   и тем, что играл, как бог. Или русский саксофонист Илия (Илья), который играл на саксофоне своего деда и который мог извлечь из своего некогда сверкающего иструмента любые звуки – от плача младенца до рева реактивного самолета.

Но даже эти музыканты не могли попась в зал сами – только через подрядчика. Рано утром музыкальные “хозяева” собирались за столом у стойки – поближе к телефону, заказывали стакан кофе и ждали, с нетерпением глядя на телефон. К обеду подтягивались музыканты. И тогда начиналась жизнь. Шла дележка – денег, клиентов, залов, музыкантов.

В начале 90-х, когда я попал в “Ногу” впервые, там все заправлял грузный усатый мужик по прозвищу “Гонзалес”. Был родом из Киева, сам в прошлом не то тромбонист, не то кларнетист. Почему “Гонзалес” – я так и не узнал…   Но ни один нормальный зал тожеств не мог впустить музыкантов, не имея на то разрешения этого “Гонзалеса”.

К нему обращались и владельцы  студий звукозаписи, которым нужны были музыканты на одну сессию. Там, в “Ноге” когда объявился впервые и Зоар Аргов, который вначале был просто музыкантом, играющим в заказных составах.

В середине 90-х на сцену, в прямом и переносном смысле, вышли “наездники” – диск-жокеи.  Они сбили цены, они дали возможность гостям услышать на торжестве оригинальные голоса мировых звезд, пусть и не в очень хорошем качестве.

Профессия свадебного музыканта умерла. С ней “умерли” и халифы музыкального мира, умерла и “Нога”, превратившись в обычный биллиардный клуб. Померкло сияние…

Отзвучала “Джизгара”…   Перелестнулась еще одна страничка в истории Тель-Авива.

ПС: “Нога” – в зависимости от написания, в иврите может означать и название планеты Венеры и такое слово, как “сияние”.  “Русские” музыканты называли это кафе не иначе, как “Джизгара” – очень уж была популярна в те годы эта песня.

А еще дядя Миша учил меня ивриту. Чаще всего эти уроки проходили либо на крохотной кухне его квартиры на улице Хаяркон, либо за столиком очередного тель-авивского или яффского бара. И “тема” урока всегда напрямую зависела от места его проведения и…  количества поглощенного дядей Мишей горячительного зелья.

— Нет, ну ты посмотри на это “воспаление легких”, –

Читать далее →