Суббота, 26-е сентября 2020-го года. По 11-му каналу идет «Фестиваль рассказчиков» — одна из моих самых любимых передач на израильском телевидение. Наверно потому, что я сам никогда не считал себя гидом, экскурсоводом, я всегда называю себя «рассказчиком». Но не обо мне….

Сам «фестиваль» проходил в октябре 2019-го, когда никто даже в самом страшном сне не мог предвидеть того, что происходит сегодня. Не мог предвидеть, что увидеть зал, полный людей – это, практически, фантастика. А зал прекрасный. Большинство людей в возрасте, который сегодня называют «опасным» — 60 плюс. И я ловлю себя на мысли, что отдал бы многое сейчас, чтобы оказаться в том времени, когда люди свободно собирались в залах, на концерты, на спектакли. Без масок!

В начале этого, 2020-го года, у меня были другие планы. Мы с друзьями собирались в Лондон. Среди прочего, я очень хотел попасть в королевскую оперу в Ковент-Гарден. В те дни, когда мы там собирались быть, в Ковент-Гарден должны были давать «Тоску». «Тоска» так и осталась тоской. Тоской по залу, тоской по сцене.

И я вдруг начинал вспоминать свое первое знакомство с залом и сценой. Было это, наверно, в 1970-71-м. Не позже, потому что в 1972-м мы переехали на новую квартиру. А еще папа первый разрешил мне взять в руки свой фотоаппарат, кажется, «Зенит». И в это время в нашу молдавскую провинцию, город Бендеры, приехал кишинёвский еврейский народный театр. И вся наша семья отправилась на спектакль. Еврейский театр показывал музыкальный спектакль «Новая Касриловка» по мотивам произведений Шолом Алейхема. И было сразу несколько причин, по которым наша семья обязательно должна была пойти на этот спектакль.

Во-первых, потому что еврейский театр. Во-вторых – на идише. В-третьих – не так часто наш провинциальный городок баловали хорошими постановками. Но в свои 9-10 лет я всего этого еще не понимал. И для меня основной была четвертая причина. В спектакле принимала участие вся семья наших близких родственников. Мой дядя – Иосиф Беленкин, играл там одну из главных ролей, его старший сын – Адик, играл в оркестре. Но младший, Боря, который ненамного меня старше, играл там небольшую роль мальчишки-озорника. И если дядя Иосиф и Адик были для меня слишком взрослыми, то с Борей мы часто играли вместе, как и положено братьям третьей крови и ровесникам.

И меня взяли в театр. Мне торжественно было доверено нести фотоаппарат, и папа даже обещал позволить нажать на кнопку. И вот я первый раз в жизни в настоящем театре. (Ну, детские кукольные театры, которые приходили в детсады не в счет). Я абсолютно не помню содержание спектакля, но после первого акта мы отправились за кулисы. И Боря, почему таскавший в руках какие-то сапоги (

Боря – ты помнишь, что это сапоги были?) вывел меня на сцену. Я стоял за закрытыми кулисами, наблюдая сквозь щель занавеса за залом. Далеко не все ушли на антракт – буфет Дома Культуры города Бендеры даже издали не напоминал буфет столичных театров. Теплый лимонад «Буратино» и шоколадные пирожные фабрики «Букурия» за 22 копейки.

Я смотрел в зал и завидовал Борьке. Потому что несколько минут все эти люди неистово хлопали в ладоши ему, его папе и его брату. Это была добрая зависть, но мне очень захотелось выйти сцену, захотелось, чтобы и мне вот так хлопали в ладоши. Вот так состоялось мое первое знакомство со сценой и с залом.

А нажать кнопку на фотоаппарате папа так и не дал. Видимо забыл, да и не до того нам всем было.

Прошло еще несколько лет. Конечно, в школе и во Дворце Пионеров были какие-то театральные кружки. Но как это все считалось среди мальчишек занятием недостойным «пацана», поэтому в основном в театральные кружки ходили девочки.

Продолжение моего знакомства со сценой случилось в 1975-м году. В год 40-летия победы над фашистской Германии. По всему Советскому Союзу проходили грандиозные празднования. И не обошли эти празднования и Молдавию. В самом большом зале Кишинева – «Октомбрие» (Октябрьский – точная копия БКЗ «Октябрь») должен был состояться праздничный концерт, с участием звезд. Но, как это часто бывало в те давние времена, перед звездами выступали дети…

Подготовка к этому большому концерту началась задолго. По всей республике, во всех школах проходили конкурсы на лучшего певца, танцора и тд. Танцевать я не умел, петь я тогда тоже не умел, потому что еще не пил. Но, как оказалось, я неплохо читал стихи. И от школы на городской конкурс чтецов выставили меня. А на городском конкурсе я победил вовсе не потому, что читал стихи лучше всех, а потому, что был самый маленький.

Тут я должен сделать некое лирическое отступление. Сегодня трудно в это поверить, но лет до 12-13-ти я был довольно маленького роста. Не только все мальчишки в моем классе, но и многие девочки были выше меня ростом. И когда на городском конкурсе я встал в ряд вместе с акселератами-старшеклассниками, жюри практически единогласно решило – этот лопоухий рыжий пацан поедет на конкурс. Наверно, впервые в жизни я почувствовал преимущество маленького роста. Ну, и сегодня…. Когда при росте 185 сантиметров я самый маленький мужчина в семье – и мои сыновья, и мой младший брат и его сыновья – все выше меня ростом. И судя по внукам – я так и останусь самым маленьким мужчиной в семье.

Итак, меня выбрали в качестве чтеца. Что я буду читать – выбирала сама директор школы. Участник войны, награжденная наградами, она к этому подошла серьезно. Она не хотела, чтобы я читал что-то «избитое», поднадоевшее. И она выбрала стихотворение «Варварство» из Моабитских тетрадей татарского поэта Мусы Джалиля, погибшего в берлинской тюрьме Плетцензее в 1944-м году. Память у меня была тогда хорошей, да и сейчас не жалуюсь. И пока шли репетиции, я не волновался и не боялся.

И вот пришел день концерта. Мы приехали в зал «Октомбрие». Родителей со мной не было, только учительница. И когда мы прошли за сцену, в комнату, где готовились к выходу выступающие, меня начала бить легкая дрожь. Чтобы как -то с ней справиться, я решил заглянуть в зал. Раздвинув немного занавес, я посмотрел. И мурашки, бегавшие по моей спине, резко увеличились до размеров слона.

Кишиневский концертный зал «Октомбрие» в 1975-м году только открылся. Это был самый большой зал в Молдавии и один из самых больших в СССР. Вмещал он примерно тысяч пять зрителей. И все эти пять тысяч уже сидели на своих местах. Первые ряды занимали ветераны войны. Они слегка позванивали сверкающими наградами, и от этого мне стало еще более страшно. В 1975-м году ветеранов было много, и они были настоящими.

От страха или волнения я просто сел на пол. Проходящая мимо помощник режиссера по моему виду поняла, что происходит. Как куклу она просто подняла меня и занесла в комнату, где все готовились к выходу.

— Как зовут?

— Борис, я из 8-й школы. Стихи читать буду, — ответил я.

— Да, ты в начале. Что же с тобой делать? – задумалась она.

— Да что с ним делать, — сказала какая-то здоровенная тетка (либо штангистка, либо оперная певица), — коньяку ему плесни.

И помощник режиссера так и сделала. Достала бутылку коньяка (Молдавия все-таки) и налила мне немного в маленький граненный стаканчик. Мне стало как-то сразу тепло, звуки стали тише, волнение действительно ушло. Прошло какое-то время и по внутренней связи объявили мой выход. Нетвердой походкой я отправился через всю огромную сцену к одиноко стоящему микрофону, который заблаговременно опустили на мой уровень. «Будет страшно – закрой глаза, но не останавливайся!» — шепотом прокричала мне помощник режиссера.

Я встал у микрофона, краем глаза наблюдая за мужиком в углу сцены – нас предупредили, что начинать надо по его команде. Концерт шел всего минут 20, и люди в зале еще продолжали переговариваться, кто-то искал свои места. Я смотрел в зал и трезвел. Но тут пришел долгожданный сигнал, и я начал читать…

Они с детьми погнали матерей

И яму рыть заставили, а сами

Они стояли, кучка дикарей,

И хриплыми смеялись голосами.

У края бездны выстроили в ряд

Бессильных женщин, худеньких ребят.

Тогда, в 13 с половиной лет, я не мог до конца осознать глубину и смысл этого стихотворения. Я помню его наизусть до сих пор, но никогда больше его не читал. И я до сих пор удивляюсь гениальной задумке директрисы, выбравшей для меня именно это стихотворение. Гений Мусы Джалиля и удачный выбор учительницы.

Я читал. Зал как-то отодвинулся вдаль, я его почти не видел. Акустика была хорошей. Мол голос не гремел, а звучал так, что кроме самого себя я больше ничего не слышал. А еще в глаза ярко светили прожектора, слепили словно солнце.

А я читал. Из-за волнения, из-за коньяка и из-за прожекторов я обливался потом, но этого никто не видел, потому что сцена была огромной. Огромная сцена, в центре которой маленький мальчик читает стихотворение, которое не очень понимает. И вот я дохожу до слов ребенка:

Все понял, понял все малютка.

— Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! –

Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.

Дитя, что ей всего дороже,

Нагнувшись, подняла двумя руками мать,

Прижала к сердцу, против дула прямо… –

Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!

Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь? —

Я читал. При этом во мне было грамм 30 коньяка, но много ли надо 13-летнему? И во мне клокотало и бурлило волнение и холодящий страх перед 5-тысячным залом. И на словах: «Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!»… это случилось. Взрыв! Мой голос сорвался на фальцет. Клянусь всем святым, что только есть – я этого не планировал. Но подростковый возраст, коньяк и волнение сделали свое дело. И на весь огромный зал, над всеми пятью тысячами ветеранов, почетных гостей, членов правительства детский голос пронзительно звенел: «Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!».

А я читал….

Как я дочитал и вернулся в комнату ожидания – я не помню. Помню только, что был очень удивлен тем, что в этой комнате стояла гробовая тишина и у многих в глазах стояли слезы.

А на сцену выскочил какой-то танцевальный коллектив. И когда меня перестало трясти, помощник режиссера подвела меня к кулисам на краю сцены и показала зал. Все сидящие в первом ряду утирали слезы.

— Это ты заставил их плакать, пацан, – сказала она – молодец!

Лишь через несколько часов я осознал произошедшее. Голос вернулся, а вместе с ним и способность трезво соображать. И лишь тогда я понял великую силу сцены.

А стихотворения со сцены я больше никогда не читал. Так, девушкам на ушко, чтобы… ну, вы понимаете.

А в силу сцены верю до сих пор. Поэтому понимаю, как тяжело сегодня всем тем, у кого эту силу забрали…