Тель-Авив особый город. Он сам выбирает, кого ему любить, а кого – ненавидеть. У этого города всегда были свои любимцы и фавориты. Одних он забыл, в честь других названы улицы. Кто-то упал со своего “трона”, а кто-то тихо слез сам и спрятался в неведомой темноте. Кому то за этот “трон” городского любимчика приходилось бороться, цепляться. а кто-то взлетал туда на гребне любви горожан. Есть обстоятельства, неподлежащие анализу. О некоторых любимцах города я вам уже рассказывал. И сегодня расскажу еще об одном, забытом многими горожанами, но не городом.
Старая тель-авивская автобусная станция знавала и лучшие времена. Да и не такая уж она и старая. Открытая в декабре 1941-го года, она лишь “выручила” еще более старую автостанцию, работавшую на бульваре Ротшильд с 20-х годов. (Автостанция на бульваре Ротшильд тоже не была первой – до нее была еще одна, самая старая, возле гимназии Герцелия.)
Это сегодня старая автобусная станция – сплошь притоны и лежбища нелегальных иммигрантов. А когда-то здесь вовсю била жизнь и гремела музыка. И у этой музыки был свой бог. И хотя официально его должность называлась несколько иначе – начальник радиоузла тель-авивской автобусной станции, но он был богом музыки Тель-Авива. Богом шлягеров и королем джингелей.
— Только сегодня, завтра и до конца года! Йоске продает настоящие сандалии на лиру дешевле любого магазина, – прерывал песню задорный крик из репродуктора. Это был голос Моше Тройма. Недавно демобилизованный из армейского ансамбля высокий кареглазый парень 22-х лет стал первым и самым легендарным начальником радиоузла тель-авивской автостанции.
В Тель-Авиве шлягеры рождаются и умирают в тот же месяц. И только богу под силу “сиять заставить заново” умирающий хит. Его “олимп” находился на втором этаже конторы автостанции. Небольшая комната, заставленная аппаратурой, половину которой украли у британцев( с оставшихся баз) друзья Моше, небольшой стол, на котором стоял микрофон и два вентилятора – кондиционеров тогда еще не было. Окно всегда было открыто, и это окно и было “окном в мир”. В это окно торговцы апельсинами закидывали сетку в фруктами в обмен на “джингл” – стихотворную рекламу, сочиненную Троймом тут же, прозвучавшую один раз и тут же забытую. на его столе никто никогда не видел пишущих приборов. Он сочинял рекламные слоганы “между прочим”, тут же запускал их в эфир, прерывая звучавшие песни.
Сюда же приходили и молодые тель-авивские музыканты. Здесь они могли записать свои песни, и если Моше соглашался назавтра включить их – назавтра музыканты становились знаменитыми.
В 1952-м он впервые зашел в эту тесную и жаркую комнату. И в августе 2009 ушел оттуда, сняв со стен плакаты, подписанные Шаломом Ханохом, Рики Галь, Боазом Шараби, Хаимом Моше… В 70-х не было в Израиле музыканта, который бы не мечтал, чтобы его песня прозвучала из репродукторов Моше Тройма.
А тогда… снова и снова неслась музыка из громкоговорителей, неожиданная прерываемая сообщением о том, что в магазине у Хаима на улице Алленби можно купить Танах в серебряной обложке.
Вечером репертуар менялся – вечером звучала классическая музыка. “Эта музыка хорошо воспринимается только после заката”, – смеялся Моше. И стояли немолодые проститутки (а они уже тогда в избытке имелись на станции), поперев стены и слушали Листа с одухотворенными лицами.
Тогда на станции еще не было не прилавков шуарм, ни прилавков фалафеля. Тунисский сэндвич и немецкая сосиска были самым популярным блюдом. И звучали рекламные слоганы, то о сосисках, то о острых приправах.
— Порадуй свою жену, принеси ей сосиску Шмулика, – неслось над автостанцией. И дружно хохотали пассажиры, водители, карманники и полицейские.
— Гребанный 30 номер до Бер-Шевы отправляется через пол часа. Бери билеты на последний ряд сидений, и твоя жена успеет родить по дороге.
Ему прощалось многое. Ему можно было многое. Он решал – кому жить, а кому умереть в музыкальном мире Тель-Авива.
Была у него и программа “по заявкам”. И он мог поставить “Иче-ганди” для грустного рабочего из Индии, или задорную хору для румынского еврея, торгующего одеждой на соседней улице.
Иногда он спускал микрофон в окно на длинном проводе. Реалити шоу!
— Красотка, что тебе включить за поцелуй?
— Включи хоть одну песню Ум Кальсум!
— А что ты мне сделаешь за целый концерт?
И вся автостанция смеялась вслед убегающей девице с порозовевшими щечками.
У Моше никогда не было заранее подготовленной программы. Он плыл по течению. В голодные 50-е он не включал песни о еде, предпочитая песни о спорте. После террористических актов, которые старая автостанция пережила великое множество, он включал песни о родине, о мужестве.
Обращались к нему и с просьбами другого рода. В огромной толчее и беспорядочной сутолоке, на станции нередко терялись дети (и не только дети). И тогда Моше опускал свой микрофон в окно, и выходил к людям. Он подходил к постовым, к водителям автобусов, к прохожим, и вся станция знала, что пропал ребенок.
Мне он рассказал, что ни разу у него не было случая, чтобы ребенок не нашелся. Хотя взрослые терялись бесследно не раз, но это другая история.
Старая автостанция была тогда очагом культуры Тель-Авива. На выходе из мужского туалета даже висело объявление: “Пожалуйста, застегните брюки до выхода из туалета!”
Старая автостанция была царством культуры. И на троне этого царства сидел Моше Тройм. Молодой, кареглазый, улыбающийся…
старая автостанция
Моше Тройм (слева)
я живу в Тель-Авиве 
