В начале 90-х прошлого, двадцатого века, их еще можно было увидеть.  Они собирались в тени огненных пунциан, на старых, сотнекратно крашеных скамейках. Еще не было Макдональдса, не было велосипедных дорожек и даже не пахло палатками.

С каждым годом их становилось все меньше и меньше. Наверное… это правильно. Но я не хочу о грустном. Я хочу рассказать о любви. И этот рассказ будет состоять из нескольких частей, каждая из которых расскажет о любви по-своему.

В начале 90-х их все еще называли «парламент бульвара Ротшильд». Группа стариков, ветераны ПАЛЬМАХа и ЛЕХИ, когда-то враги, а теперь друзья, снова объединенные единым врагом – старостью. Они собирались на бульваре рано утром и сидели там до наступления полуденного зноя. Читали газеты, слушали транзисторные радиоприемники, восхваляю чудеса прогресса, пили чай из термоса, закусывая его принесенными из дома бутербродами.

Они собирались и спорили. Они так яростно спорили, что казалось, что огненные цветки пунциан вот-вот займутся настоящим пламенем. Они так досконально разбирали все мировые проблемы, что у случайных прохожих складывалось впечатление, что именно от этих стариков и зависит решение этих самых проблем.

Между прочим, с ними считались и сильные мира сего. Мне рассказывали, что Ицхак Шамир (ДБП), занимая пост премьер-министра, неоднократно приходил к скамейкам на бульваре Ротшильд, чтобы из «первых уст» узнать мнение народа. Этим старикам уже нечего было терять, и они могли позволить себе говорить правду, снисходительно похлопывая Шамира по плечу. А сам Шамир, навещая «парламент на Ротшильд» отшучивался, говоря, что продолжает традицию, начатую еще Бен-Гурионом.

Меня с этими стариками познакомил мой друг, старый тель-авивский фотограф дядя Миша. То есть, он не был очень старым, во всяком случае, в сравнении с этими стариками, но как фотограф он действительно был очень старым.  Он рассказал им, что «у пацана ненормальное увлечение». В то время, как кто-то коллекционирует марки или монеты, этот парень коллекционирует тель-авивские легенды. Дяди Мишиной рекомендации было вполне достаточно, и уже на второй или третьей встречи со мной начали делиться городскими легендами. При этом самого дядю Мишу они называли странным прозвищем – Кацнеленбоген. И это тоже отдельная история.

В «парламенте» на Ротшильд «заседали» не только мужчины – были там и женщины. Их было очень мало, да и появлялись там они гораздо реже. Может быть, именно поэтому они мне так запомнились. И именно с женщины я и начну.

1

Ее звали Гелика.  Позже я узнал, что это сокращение от «Ангелика», но все, кто знал эту женщину, называл ее именно так – Гелика. И свою историю она сама мне рассказала, попыхивая Ноблесом.

«Ты когда-нибудь задумывался, почему израильтяне такие открытые? Ничего не боятся, никого не стесняются и вообще – живут так, как будто это последний день и «завтра» уже не будет? – спросила меня Гелика. Я начал нести что-то про врожденную наглость и нахальство, но она рассмеялась, пустив мне в лицо серию колечек сигаретного дыма.

…  я приехала в Израиль в июне 1948-го года. Пароход, едва не развалившись, привез меня и еще сотню таких же, как и я из итальянского города Бари, где нас собирали со всей Европы – еврейских сирот, переживших эту страшную войну.  Мне было всего 16 в 48-м. Да, можешь подсчитать, сколько мне сейчас!

Пароход прибыл в Хайфу около полудня. Нас напоили, накормили и разделили на группы – по языкам. Я еще помнила совсем немного идиш, но кроме французского, других языков не знала.  «Французов» было всего четверо, остальные были из Восточной Европы и Германии.

Нас опросили, записали имена и возраст. Я прибавила себе год, так… на всякий случай. Ведь все равно никто не мог проверить. После этого меня и еще с десяток молодых людей и девушек посадили в открытую машину и куда-то повезли. Нет – какая-то женщина что-то объясняла, но я-то ее не понимала. Везли нас долго – уже начало темнеть, когда мы оказались на окраине какого-то поселка. Там был разбит палаточный лагерь. Нас развели по палаткам, причем в палатках были и мальчики, и девочки. В моей оказался курчавый брюнет лет 18-ти, который немного говорил по-французски. Звали его Аврум, Ави, и он был родом из Румынии.

Ави объяснил мне, что это военный лагерь, и что нас будут учить, как воевать с арабами – в Израиле идет война. Мы говорили с ним очень долго и уже почти засыпая, Ави меня поцеловал.

Из сна меня выдернули истошные крики. «На лагерь напали», — объяснил мне Ави и потянул за собой. Чуть дальше, метрах в 100-150 за лагерем были окопы.  У некоторых откуда-то возникли ружья. Началась перестрелка. Я лежала на дне окопа, а надо мной стоял Ави. Он казался мне божественно красивым, этот еврейский юноша из Румынии, с пальцами пианиста, стреляющий в невидимого мне врага. Что-то очень большое и горячее разливалось внутри меня, и я перестала бояться выстрелов. Я встала во весь рост, обняла Ави и поцеловала его. Через несколько минут бой стих.  Арабы убежали. А мы с Ави остались в окопе.  Кроме нас там, конечно, были еще люди. Такие же молодые, как и мы. Но мы их не видели. А они не видели нас. Мы обнимались, целовались и…»

На этих словах Гелика замолчала.  Она прикрыла глаза и долго-долго молчала, изредка затягиваясь своим Ноблесом. Я тоже молчал…

«Ты же взрослый уже!» — улыбнулась она, открывая глаза. «Сам понимаешь, что произошло потом там, в том окопе. И мы не стеснялись. Так это было. А на следующий день Ави убили!

Теперь ты понимаешь, почему израильтяне такие? Столько лет уже прошло, а мы все еще живем так, как будто «завтра» может и не наступить! И все надо успеть сегодня, сейчас. Такая уж у нас страна. К сожалению.

А Ави… Я так и не узнала его фамилию. Я ничего о нем не узнала. Но люблю его до сих пор. И сына своего назвала Ави.»

2

В «парламенте» на Ротшильд говорили только на иврите. Ругались на идише, на румынском и на польском, на венгерском и еще на каких-то языках… но говорили только на иврите. Это было одно из неписанных правил «парламента». Да – у них существовал свой «моральный кодекс».  Они не говорили о Холокосте, не задавали друг другу вопросов о родителях. Были и еще какие-то темы, попадавшие под категорию «табу», но, честно говоря, я уже их не помню.

Самым любимыми темами их разговоров были:

• преимущества ЭЦЕЛЬ перед ХАГАНА и наоборот
• преимущества ПАЛЬМАХа перед ЭЦЕЛЬ и ХАГАНА вместе взятых. И наоборот.
• разбор ошибок правительства
• если бы директор был я
• женщины
• внуки
• раньше все было лучше (дешевле, больше, вкуснее)

Примерно в таком порядке.

Каждый день кто-то приносил пирог. Обычно это был маковый пирог от Вайса. Иногда мелькала бутылка вина, или сливовицы. Кстати, именно благодаря такой бутылке, я в какой-то момент понял, что я там «свой». Я подошел во время обеденного перерыва, и кто-то из «парламентариев» не отвлекаясь, не прерывая рассказа, налил мне сливовицы из покрытой испариной бутылки.

Их разговоры были удивительно добрыми. Они были героями. Всегда. Если подсчитать общее количество танков, которое они сообща подбили, то Курская битва покажется мелкой разборкой на коммунальной кухне. Общее количество убитых ими сирийских солдат превышало все население Сирии, включая младенцев, туристов, гастарбайтеров и бедуинских баранов.

«Мошик меня тогда спросил…» — так они говорили о Моше Даяне. «И я говорю Пайковичу, что это неправильное решение…» — говорили они о Игале Алоне.

— Голдале такой правильный «юх» варила, лучше моей бабушки, — говорили они о «железной» Голде Меир. (юх – бульон, идиш)

Среди «парламентариев» были завсегдатаи, были приходящие. Дядя Миша многих знал, многие знали его, иначе меня бы не подпустили и близко. И вот как-то, в конце 90-х, когда дядя Миша взял меня с собой на поиски своего друга Станислава, мы какими-то окружными путями вышли на бульвар.  Там шел какой-то разговор или спор, не помню уже. Мы стояли в нескольких шагах, размышляя, куда мог деться Станислав. В это время к сидящим на лавочке подошел пожилой человек, невысокого роста, с серебристой шевелюрой (это бросалось в глаза, так как большинство «парламентариев» были лысыми).

— мальчики, я принес вам билеты на концерт Хавы. Она с клейзмерам будет выступать в «Бейт Бессарабия». – сказал он. (Хава Альберштейн)

«Мальчики» встали!  Все! Даже те, кто ходил с палочкой. Встали и все!!! По очереди пожали пришедшему руку.

— Милик, давно тебя не было видно, — кто-то из них даже обнял пришедшего.

Дядя Миша дернул меня за рукав, отвлекая от какой-то проходящей мимо красотки. «Это Милик!» — сказал он, — но видя мои удивленные глаза, махнул рукой, мол, потом расскажу.  Но я был любознателен, и дядя Миша, оттащив меня в сторону, рассказал. «Это Эмиль Бриг – Герой Израиля. Он был партизаном во Вторую Мировую, а в Войне за Независимость спас целый кибуц от сирийцев. Он настоящий герой – с медалью».

Я дождался пока Эмиль пообщался с друзьями (разговоры были все о том же – смотрите список выше), и когда уже собирался уходить, подешел и представился. Я попросил его рассказать о войне, о подвиге.

— да какой я герой? Это старики-бездельники преувеличивают. Ну, взорвал мост. Даже взрывчатку не я заложил. Я только поджег фитиль. Мост взорвался. Никакого героизма. – это, вкратце, весь его рассказ мне.  Потом провел рукой по седовласой голове и быстро зашагал по бульвару.

Через несколько дней я взял в библиотеке книгу и прочел о нем. Эмиль Бриг – герой Израиля, который «просто взорвал мост».

Как же мне не хватает этих «стариков-бездельников». Сколько из них забрал этот проклятый вирус….