День первый прошел.  Прошел в разговорах о яйцах и холодильниках. А еще на моей старой гитаре порвалась струна.

Утром мы с Алисой пытались сделать ризотто. Но Алиса обо мне слишком хорошего мнения. И кушать пришлось гренки.   А для гренок нужны были яйца.   Ну, дальше вы уже знаете. Потом хотел продолжить мелкий ремонт книжных полок и тут на старой гитаре лопнула струна. Жалобно так, со стоном. Это было очень грустно. Настолько грустно, что я сел в свое старое кресло, пожалеть себя и гитару.

И тут зазвонил телефон! Номер начинался на 077-…. И это насторожило.

— меня зовут Орли и я звоню из Мифаль Ха-Пайс, — выпалила девушка на иврите на одном дыхании. И на этих словах я отключил телефон.  Через пару минут «Орли» позвонила снова. «Я ничего не собираюсь покупать!» — сходу «врезал» я ей. Но надо отдать должное Орли, она спокойно на это отреагировала, и, дождавшись пока я замолчу, парировала:

— Это ты раньше ничего не покупал. А теперь ты сможешь – ты выиграл у «Мифаль Ха-Пайс», — на этих словах Орли сделала драматическую паузу.

А я задумался. На моей старой гитаре уже лопнула струна. Ризотто не получилось. Что плохого должно произойти со мной еще сегодня?

— 11 шекелей? – спросил я. Такие выигрыши у меня уже бывали.

— что-то ты грустный какой-то, — верещала Орли.

— у моей гитары порвалась струна, — уж не знаю зачем, но я посвятил ее в свою неприятность.

— теперь купишь новую гитару! – жизнеутверждающе сказала Орли.

— а ты точно из «Мифаль Ха-Пайс? Обычно у вас о выигрышах Ариела сообщает.

— ты отстал – Ариела у нас больше не работает, — разговор становился все более и более интересным. – тебе не интересно, сколько ты выиграл?

— ну раз ты позвонила, и раз ты из «Мифаль Ха-пайс», то обязательно скажешь!

— неужели тебе не любопытно? – не унималась Орли.

— все, что могло случиться – уже случилось! – ответил я

— ты все еще про гитару?

— ну, гитара в порядке, а вот струна порвалась. Да и еще неприятности случились.  Не хочу рассказывать. – на этих моих словах Орли начала хохотать в полный голос, и, как мне показалось, к ней присоединились еще люди.

— ты выиграл тысячу шекелей, — она уже захлебывалась от смеха, — но если бы это было в моей власти – я бы тебе еще одну добавила, за то, что ты нас развеселил. Иди, проверяй свой счет!

На этих словах у Орли послышался какой-то грохот и связь прервалась.

Я проверил счет – действительно, одна тысяча шекелей от «Мифаль Ха-Пайс».

А струна на старой гитаре все-таки лопнула.

Во дворе моей первой школы (я учился в трех) росла шелковица. Вот прямо во дворе школы.  Хочешь – бери и кушай.   А вдоль всей улицы Пушкина, по которой я шел в школу, росли грецкие орехи.  И нормальные школьники умели кидать палки  не хуже австралийских метателей бумерангов, сбивая орехи.   Особенно ценились молодые, еще молочные орехи, от который руки и губы покрывались несмываемым «загаром». Рядом со школой было облицованное гранитом здание, возле которого палки кидать было нельзя – горком партии. И там орехи падали сами. Упавшие орехи поднимать было «западло», то есть стыдно.

А в квартале от школы был парк имени Горького. И в дальнем углу парка, возле проржавевших насквозь качелей, росли груши. Поэтому осенью путь из школы домой соответствовал учению великого Ленина – шаг вперед и два шага назад.

Но когда груш не было, путь из школы лежал мимо кинотеатра имени того же Горького. А на задворках кинотеатра был голубой деревянный павильон, в котором продавали мороженное в гнутых и царапанных алюминиевых вазочках и пончики, посыпанные сахарной пудрой. И если сэкономить деньги, которые родители давали на завтраки, то раз в три-четыре дня можно было позволить себе мороженное или два пончика. С двух пончиков оставалось еще 3 копейки на стакан газировки с сиропом в красном автомате. Помня настоятельные увещевания мамы, что из стаканов на улице пить нельзя, я мыл стакан два раза. Фонтанчик в красном автомате был для меня почти чудом света. И даже пьяницы, распивающие разливное вино тут же, возле автомата, спокойно дожидались, пока рыжий пацан допьет свою газировку и лишь потом брали стакан, быстро пускали его по кругу, и снова возвращали в автомат, предварительно помыв его.

У кинотеатра росли каштаны. Почему-то молдавские каштаны никто не кушал. Так и валялись эти зеленые ежики под деревьями, пока мальчишки не собирали из, чтобы подложить девчонкам на скамьи парты. Но я не об этом. Я о стакане. У молдавских пьяниц была какая-то врожденная воспитанность. А еще в качестве дополнения к воспитанности, грозой местных пьяниц был участковый Баграмов. Худенький невысокий татарин, сын которого, Рафик, учился в одном классе с моей женой.

Я даже помню, как участковый заходил к моей бабушке и говорил ей:» мадам Вайнруб, если Вы не будете пороть Борьку, он вырастет хулиганом!»   А бабушка возражала ему, уже не помню какими именно словами. Но я помню, что, когда невысокий Баграмов заходил в дом к бабушке, он кланялся  ей у самых дверей и снимал фуражку.  Это было удивительно и странно.

Вырасти хулиганом я не боялся – я боялся не вырасти.  Где-то до 12-13 лет, я был самый маленький в классе.  Мой младший брат, который на пять с половиной лет меня младше, когда пошел в первый класс, был со мной одного роста. Так что вы меня не поймете, что значит – быть самым маленьким в классе.  И в смысле роста, и в смысле возраста. При этом, опять же спасибо бабушке, я умел читать и считать еще до первого класса.  Поэтому из старшей группы детского сада меня «сдали» в первый класс, минуя подготовительную.  А в школе мне было скучно. Одноклассники учились мыть рамы вместе с мамой, а я уже был далеко от них, читая какие-то детские сказки, о приключениях Незнайки на Луне.

Но на уроках читать было нельзя. Вот сейчас я понимаю, насколько это было глупо – запрещать читать на уроках в первом классе. Поэтому я, вечно сидевший на последнем ряду, тихо сползал под парту, на пол, и играл в солдатиков, стараясь не мешать одноклассникам. И вот как-то моя учительница, не помню имени и так ей и надо, пошла к директрисе с жалобой на меня. Вызвали родителей, вызвали меня и устроили разбор полетов. Я даже помню этот разговор.  Директор школы, ветеран войны, сидела за своим столом на высоком стуле (или мне так казалось в силу невысокого роста), в пиджаке с орденскими планками. И родители мои, вжав головы в плечи, выслушивали жалобы учительницы о том, что я не учусь, что только играюсь с солдатиками на полу под партой и тд и тп.  И учительница эта, в конце концов, сказала – он еще маленький для школы и надо вернуть его в детский сад.

Но там, на том судилище, сидела и учительница другого первого класса. Екатерина Ивановна, да будет благословенна ее память. И неожиданно для всех, она взяла с книжной полки в кабинете директора какую-то книгу и попросила меня прочесть. Я прочел. Потом она задала мне какие-то вопросы по арифметике – ну, вы помните – у Вани три яблока, и из трубы вытекает что-то….   И после этого импровизированного экзамена, она сказала директрисе, что забирает меня в свой класс. Так и случилось.

Я потом учился еще в двух школах.  Но букет цветов на день учителя я относил Екатерине Ивановне, которая жила на улице Ленина, над книжным магазином даже после армии.

На улице Ленина тоже росла шелковица. А во дворе бабушкиного дома рос виноград, и был шикарный малинник.  Малина очень колючая и там всегда роились пчелы.  Но малина с бабушкиных кустов с миллион раз вкуснее малины из магазина. А за малинником жила тетя Таня.  Пожилая еврейка, у которой не было детей, но был муж, и его звали Степан. Видимо, отставной военный, потому что я помню, что он все время ходил в армейских сапогах. Периодически (часто) Степан напивался и начинал гонять тетю Таню.  Она прибегала в дом моей бабушки, и бабушка мощной грудью выходила вперед и всегда ей удавалось успокоить буйного Степана.  А на следующий день он приходил и просил прощения. Я помню, как он говорил: «мадам Вайнруб, может я дров наколю, пока Туня (так звали моего папу  ( ז״ל с работы придет. Дров он, конечно, не рубил, но к бабушке относился с огромным уважением.

На улице Кирова, где мы тогда жили в доме бабушки, тоже росли грецкие орехи.  Но возле дома были не такие вкусные, как орехи возле горкома партии. Поэтому мы их и не рвали, оставляя мамам и бабушкам, которые делали из них варенье. Ох, это варенье из молочных грецких орехов, сказочный забытый вкус.  Когда я был в Грузии, я увидел в магазине баночку такого варенья. Долго вертел ее в руках, но так и не купил. Вкус детства должен оставаться в детстве.

У нас был большой двор.  У ворот жила семья…. Не помню их фамилию, но «бройтгибера» (глава семьи, идиш) звали Аркадий.  Его дети были взрослыми, и для меня интереса не представляли.  Потом стоял «наш» дом.  Потом была колонка.  Водопровода не было. Воду набирали из этой самой колонки.  От колонки, через малинник шла тропинка, которая упиралась в туалет. Да, туалет был на улице.   За туалетом был небольшой сад, где росли абрикосы и вишни. А за садом был забор, за которым жила моя будущая жена, с которой мы даже ходили в один детский сад…

А с другой стороны малинника, рядом с домом тети Тани и Степана, жила еще одна еврейская семья. Я помню фамилию, но не в ней дело. В этой семье была девочка, Белла.  Она была на год старше, но с ней и с ее подружками мы впервые играли в «доктора». Ну вы меня понимаете. И возле дома Беллы росла белая черешня. И ради этой черешни, каждая из которых была размером с небольшую сливу, я готов был терпеть все то, что эти несносные девчонки творили.  В мои 9-10 лет меня анатомия девочек еще не интересовала. Черешня была интереснее.

Потом, когда мне было 10 лет, мы переехали. Мы стали жить в пятиэтажке, и я пошел в другую школу.  Дома были новые, школа была новая, и жизнь стала новой.

Возле новых домов уже ничего не росло. Там были детские площадки, беседки, где мы вечерами сидели, пугая друг друга рассказами про «черного человека черной ночью» даже не подозревая, насколько мы не толерантны.  Именно там я вдруг понял, что несмотря на маленький рост, я могу привлекать к себе внимание.  Через год-два, я стал лучше разбираться в женщинах (хотя до сих пор учусь), в деревьях, в вине, и в жизни (хотя до сих пор учусь).

И когда мы стали высаживать первые деревья возле своего нового дома, я понял еще одну истину.  Когда ты садишь дерево – ты становишься хозяином.

Где-то там, в далеком молдавском городе Бендеры, наверно до сих пор растут деревья, которые посадил невысокий (тогда еще) рыжий еврейский мальчик. И чтобы мне не говорили, я все равно буду чувствовать себя хозяином этого небольшого кусочка своего города.

«С чего бы эти воспоминания?» — может кто-то удивиться.  Через неделю, 12-го сентября я и моя семья будем отмечать 30 лет со дня приезда в Израиль. Учитывая, что мне скоро 59 лет, значит большая часть жизни прошла тут, в Израиле. И я еще расскажу о разных деревьях в моей жизни. Считайте, что это первая часть.

Выборы, выборы, кандидаты… (с)

В далеком 1980-м году меня призвали в Советскую Армию.  Я мог бы написать – я пошел в Армию, но это было бы не честно. Я не пошел, меня забрали. 

Идти в стройбат инженером, как мне предлагали, я отказался, и, волею судьбы, попал в «учебку» — отдельную сержантскую школу разведывательно-диверсионных войск Прикарпатского военного округа, расположенную в Садгоре – пригороде города Черновцы (или Черновицы), да простят меня знатоки.

О всех перипетиях начала службы я расскажу как-нибудь в другой раз, а сейчас, за сутки до дня «В», именно об этом и хочу рассказать.  

Служба в «учебке» имеет свои плюсы и минусы.  Плюс – там не бывает дедовщины.  Все призываются в один «сезон» и служат вместе до окончания срока обучения. После окончания и получения сержантских погон, все отправляются в войска, для прохождения дальнейшей службы, а в «учебку» набирают новых солдат.

Минус – служить там не просто. Готовят там «младших командиров». То есть нагрузка очень высока, командиры зверствуют, а сержанты, которые проводят с солдатами по 24 часа в сутки, не дают ни секунды передышки. Но и это все отдельная история.

Я призвался в начале мая 1980-го года.  На Параде Победы я шагал в военной форме.  И в конце мая произошло событие, которое я помню до сих пор. 

Наша учебка была батальоном, то есть четыре учебные роты, по три взвода, в каждом – по три отделения по 10 человек. С сержантами-инструкторами нас было около 380 человек. Незадолго до моего призыва в батальон прислали нового «комиссара» – заместителя командира батальона по политической части, в простонародье – «политрук» или «полЛИТРук».  Молодой капитан, которого, как у нас говорили, сослали к нам из Киева за какую-то провинность. И он решил устроить у нас образцово-показательную комсомольскую часть. А в то время комсомольцами, конечно, были многие, но не все. Были у нас солдаты из Средней Азии, Кавказа, Закарпатья, Крайнего Севера, которые с трудом говорили по-русски и от комсомола были также далеки, как я от пингвинов Антарктиды. Комиссар решил, что 100 процентов состава должны быть комсомольцами. А для этого нужно было избрать «ячейку». То есть, каждый взвод должен выбрать комсорга, из этих комсоргов, коих будет 12, будет избран комсорг батальона.

И вот начинается «предвыборная компания».  На собрании взвода, куда все мы пошли с огромным удовольствием (это лучше бегать по полосе препятствий) командир в звании старшего лейтенанта, объяснил нам, как будут проходить выборы.

— значит так, щенки, мать вашу….  Выборы будут свободны – у нас свободная страна социализма. Выбирать можно всех. Я сейчас расскажу, кого нельзя. Нельзя Брестовицкого – он еврей.   Нельзя Мухаммедова и Саидова – они не говорят по-русски.  Перебейгора и Мунтян тоже не могут быть – у них были залеты (один напился в карауле, второй убегал в самоволку). Короче, все вы – бестолковое быдло, поэтому я говорю вам – выбирайте сержантов.  У нас три сержанта, и я предлагаю выбрать командира второго отделения сержанта Герасимова – он служит уже полтора года, знает все и всех. Все ваши «нычки» (места, куда солдаты прячут вещи, запрещенные к использованию в армии, алкоголь, карты и тд) он знает, кто как дышит – знает.  Так что вы можете выбрать кого угодно, но я свое слово сказал.

Выборы проходили забавно….  Каждый писал имя «кандидата» на клочке бумаги, и отдавал этот клочок командиру роты. Командир проверял, что там написано, и записывал это в протокол.

Я служил во втором отделении. Поэтому против Герасимова проголосовать не мог, иначе я бы до конца службы не вылез из нарядов. И я написал на бумажке имя… командира взвода.  Мы понимали, что офицеров нельзя, но ведь это никто не сказал.

Когда я отдал свою бумажку офицеру, он, прочитав свою фамилию, был приятно удивлен, и, улыбнувшись, показал глазами на дверь – свободен!

Вот так проходили эти выборы. Выбирали того, кто лучше знает «нычки»!

ПС:  Никаких выводов из моего рассказа делать не надо! То, что я публикую его за день до выборов – не более чем забавное совпадение.

В пятницу, 20-го сентября, в 10 часов утра, состоится экскурсия: «Эрогенная зона Тель-Авива». – прогулка по рынку Левински (Алия) и кварталу Флорентин.
Если сравнивать Тель-Авив с женщиной, то квартал Флорентин – это, несомненно, ее эрогенная зона. (Слова «город» и «квартал» в иврите – женского рода).Флорентин – это не просто еще один квартал в южном Тель-Авиве. Флорентин – это явление, это стиль жизни, это состояние души. Чтобы понять женщину, нужно… никто не знает, что для этого нужно. Но чтобы понять Тель-Авив – нужно понять Флорентин. Если вы поймете, как полюбить Флорентин – любовь к Тель-Авиву придет к вам сама.А я готов лишь содействовать вам в этом нелегком деле – понимании Флорентина.
И для этого я приглашаю вас на экскурсию по кварталу Флорентин и рынку Левински, который тоже расположен в этом квартале. На этом рынке продаются те продукты, которые делают наш стол (а иногда и жизнь) разнообразнее и интереснее – приправы, пряности, орехи, сухофрукты, масла, сыры и вина. Я покажу вам самые старые и самые популярные магазины, и, конечно, у нас будет возможность все это попробовать.
Экскурсия состоится в пятницу 20-го сентября в 10 часов утра, место встречи – перекресток улиц Нахалат Биньямин и Маталон. Возле бара «пимпинелла»

Экскурсию проводит Борис Брестовицкий.
Стоимость экскурсии 70 шекелей, дети бесплатно!Записаться можно тут или по телефону 054-7773100
.