Барабанщики, выйти из строя!

Так уж случилось в моей жизни, что из-за досадной ошибки пьяного прапорщика на распределительном пункте* вместо армейской спортивной роты я попал в “учебку” *.  “Нет худа без добра”, — утешал я себя, — “недалеко от дома”.  Действительно — Советский Союз (а забрали меня в армию весной 1980-го года) это вам не Израиль, в СССР 700 километров это “недалеко от дома”. А привезли нас в пригород города Черновцы, известное хасидское местечко Садгора, или Садигура, где размещался отдельный разведывательный батальон Прикарпатского военного округа.

В первый же вечер в огромной казарме на целую роту, пока еще с опаской, знакомились молодые бойцы.  Учебная рота — это три учебных взвода, по тридцать человек в каждом.  Поэтому спать приходилось на двуярусных кроватях в “спальне” на сто человек. С непривычки спать в таком помещении способен не каждый. Это и запах пота, и других выделений молодого человеческого тела, это храп, крики сквозь сон тех, кто еще не отвык от маминой подушки. И мы болтали, тихим шепотом, чтобы не услышали сержанты…  “Знатоки” рассказывали о достоинствах учебки перед обычной воинской частью, пессимисты тихим голосом констатировали недостатки.  Знатоки — это, обычно, младшие братья тех, кто уже отслужил, у них был опыт и подсказки старших, пессимисты — это все остальные, простые смертные, будущее пушечное мясо.

Одно преимущество учебки нам всем было ясно. В учебке нет дедовщины*!  И уже только это стоило того, что нас будут гонять и мучать, пытаясь сделать из вчерашних школьников будущих “младших командиров Советской Армии” то есть, сержантов. Курс обучения-мучения в учебке длится около шести месяцев и за этот коротки срок надо многому научиться. Но здесь мы действительно были равны — ни старослужащих, ни молодых. Если и возникали какие-то разделения, то только по землячеству. В армии это очень важно, служить вместе с земляками.  Если повезет.

Но я отвлекся. В армию я попал 5-го мая. Точнее – 5-го мая 1980-го года. Таких как я, в учебном разведывательном батальоне было еще… давайте подсчитаем? Три отделения по 10 человек – это взвод. Три взвода по 10 человек, плюс сержанты – командиры отделений, это уже рота. Четыре роты, с командирами, замполитами и тд – 400 человек! И кроме командиров, все эти 400 человек в армии один-два дня. Поэтому первый день прошел в суетливой подгонке одежды, или этих мешков цвета хаки, которые назывались военной формой Советской Армии. А на следующий день всех нас поставили на главный плац «коробкой», с автоматами (без патронов) в руках и мы приняли Торжественную присягу. А после присяги, не давая нам разойтись, сержанты – командиры взводов, попытались отобрать всех, кто был ростом выше 180 сантиметров. Со стороны эта «сортировка» напоминала броуновское движение при повышенных температурах.

И тогда командир батальона обратился с речью к солдатам. Он что-то говорил про главный праздник, про великое завоевание Советского народа, но его мало кто слушал. И в конце речи поступила команда — все, чей рост выше 180, три шага вперед. И я тоже вышел…
Нас осмотрели, как рабов на невольничьем рынке Рима, и отобрали 70 человек. После этого обьяснили задачу — из нас «построят коробку 8 х 8», которая откроет парад 9-го мая.
Гоняли нещадно. Мы почти не спали. Плюсов было мало — нас хорошо кормили и не отвлекали на караулы и кухонные работы.
Утром 7-го мая замполита с похмелья осенило. «Коробка» должна петь!!! Начальство выбрало песню — «День Победы»( как человек, занимавшийся музыкой, я должен сказать, что эта песня довольно сложна для маршевого исполнения).
Солдатам дали ОДИН час, чтобы выучить слова. И через час «коробка» пошла по плацу с диким ревом, даже отдаленно не напоминавшим песню «День Победы». Скорее всего это напоминало звук, который издает стадо верблюдов, увидевших самку, после месяца блуждания по пустыне. Нас гоняли еще пару часов. Я заметил, что поют не все — некоторые бойцы просто открывают рот. Но, оказывается, это заметил не только я. Замполит, наблюдавший за этим цирком из окна своего кабинета с помощью бинокля, тоже это заметил. Солдатам не хватало мастерства актеров кабачка «13 стульев», и те, кто просто открывал рот, делали это невпопад.
Рассвирепевший замполит прибежал на плац и прошел с «коробкой» по кругу. После этого он остановил нас, медленно прошелся между рядов и неожиданно со всего размаху ударил кулаком одного из солдат в лицо. Когда солдат поднялся на ноги, замполит обьяснил ему и другим, что его обмануть невозможно, и раз поступил приказ петь, то надо петь, а не открывать рот.
После этих слов замполит поднялся на маленькую, наспех сколоченную трибуну и оттуда обратился к нам с речью о важности политического момента, значении военного парада и о его влиянии на потенциального противника и его боеспособность. Затем он рассказал нам, в каких извращенных формах он займется любовью с каждым из нас, включая и групповую любовь.
И мы пошли! С песней! Как мы пели… Краснознаменный Ансамбль Песни и Пляски Советской Армии повесился бы на зубцах Кремлевской стены от стыда, если бы он услышал тот наш проход. В вечернем майском небе замирали в полете птицы. Старая дворняга, вылизывающая себя у дверей столовой, застыла от изумления. Из штаба выскочили девочки-связистки и свободные от дежурства офицеры.
Эх, как мы пели. То ли от страха перед кулаком замполита, то ли от нежелания заниматься любовью с этим толстым, плохо пахнущим партработником… но наша песня была великолепной!!!
Когда мы закончили, замполит пообещал — если так споете на параде, с меня ящик пива! Что, правда, не помешало ему погонять нас еще пару часов. Потом мы тоже неплохо пели… но не так, как после его речи.
И вот пришло 9-е мая. В наглаженной форме, в сияющих как медали сапогах, мы выстроились на плацу рано утром. Перед нами выступил начальник политотдела дивизии, рассказал в сотый раз о важности того, что мы делаем.. Потом на трибуну взобрался замполит. В этой его речи цензурных было всего два слова — «бойцы» и «мать»! Причем речь не шла о литературном произведении классика.
Однако, принятые на грудь с утра пораньше по случаю праздника поллитра размягчили сурового замполита и закончил свою речь он нежным, почти отцовским обращением:» Соколики, не подведите!»
Нас привезли в центр города, туда, откуда должен был начаться парад. Минут за 15 до начала к нам подошла группа ветеранов. Самых настоящих — в 1980-м такие еще были. Узнав, что мы будем петь «День Победы», один из них извлек из карманов две бутылки водки и, невзирая на стоявших рядом офицеров, пустил их по рядам. «Такую песню нельзя петь просто так, надо душу открыть»- пояснил он. И офицеры молчали.
Пробили куранты.. И в полной тишине, цокая по булыжной мостовой старого города Черновцы словно породистые скакуны, мы двинулись. Ровный квадрат восемь на восемь, и четверо со флагами впереди. И когда поступила команда, шестьдесят четыре глотки (знаменосцы не пели) грянула песню, про пропахший порохом день… Я шел крайним справа во второй шеренге и чувствовал себя Кобзоном и Лещенко в одном лице. Я видел стоящих с гвоздиками ветеранов и пел для них. Я еще никогда в жизни не пел трезвым настолько хорошо!
Я не люблю Советскую Армию!!! Но тогда, 9-го мая 1980-го года меня переполняла гордость за то, что на моих плечах погоны с золотыми буквами СА.

Продолжение.

Обещанного пива сука-замполит так и не выставил. Но когда мы, гордые и уставшие, пройдя весь обратный путь от главной улицы до воинской части пешком, строевым шагом, вошли в ворота, разойтись нам не позволили. Мы сдали оружие в оружейную комнату и нас оставили стоять на плацу. Самые высокие из 400, гренадеры Советской Армии. Через некоторое время к нам вышел замполит, начальник штаба и еще один, до этого не знакомый нам офицер. (я напоминаю, что большинство из солдат были призваны за 4-5 дней до происходящих событий и практически все офицеры казались нам незнакомыми).

— барабанщиков будут искать, — сказал тихо кто-то из «знатоков», когда офицеры увели с собой первую десятку «гренадеров».  Я не умел играть на барабанах, мои музыкальные навыки ограничивались аккордеоном и бас-гитарой.  Но я понимал, что если меня возьмут в армейский оркестр, то, наверно, служба будет полегче.  И с этими мыслями я дождался пока позвали следующую десятку вместе со мной – ведь я все еще стоял во второй шеренге.

Я зашел в какой-то кабинет, который напомнил мне экзаменационную комиссию. За огромным деревянным столом, оббитым черным казенным дерматином, как когда-то в институте профессора, сидели славные офицеры Советской Армии. В центре – тот самый, незнакомый. И он начал говорить. Начал издалека, рассказывая мне, лично мне, как важна и почетна служба в рядах нашей замечательной армии, и что надежность и боеспособность армии зависит не только от лучшего в мире советского оружия, но и от дисциплины солдат и офицеров. А для обеспечения этой самой дисциплины каждый военнослужащий должен… стучать!  То есть – «барабанить». Тут до меня дошел смысл сказанного «знатоком».

Я заговорил с ними с легким молдавским акцентом, и прикинулся полным дебилом. Может помогло именно это, а может что-то еще. Но мне сказали, что я свободен, и больше не приставали.

Когда все это закончилось, и мы вернулись в казарму, в честь праздника нас оставили в покое. Но покоя не было. Каждый смотрел на каждого, как на «барабанщика», ведь мы не знали, кто согласился стучать, а кто – нет.

После этого отношения между солдатами стали… осторожнее. Мы не рассказывали друг другу политические анекдоты, не высказывались по поводу событий в Польше или в Афганистане. Мы учились, служили.

Прошло полгода. Я получил сержантские погоны, а еще через четыре месяца попал в Афганистан. Но это совсем другая история.

Я же про «барабанщиков». Они были. Все, что происходило в роте, или во взводе, мгновенно доходило до начальства. Кто-то стучал, чтобы выслужиться, кто-то – из идеологии, кто-то из страха. Но были и такие, которым это нравилось. Они были самые мерзкие. И это было мое первое близкое знакомство с «барабанщиками». До этого я слышал от родителей, от друзей, от каких-то знакомых о стукачах, но лично не знал никого из них. Здесь, мы рано или поздно, вычисляли «барабанщиков». Их не били, почти. Их старались игнорировать. Хотя, все-таки, иногда и били.

Потом была война, госпиталь, демобилизация.

А в мирной жизни я снова столкнулся с «барабанщиками». Эти, гражданские, стучали из любви к искусству. Хотя, наверно, и среди них были такие, кто «барабанил» по идеологическим причинами.

И вот я уже 30 лет живу в Израиле. В свободной демократической стране. И здесь тоже есть «барабанщики». Значит ли это, что они везде? Что никакой свободы нет? 1937? 1984?

*  распределительный пункт – место, куда привозят призывников для распределения         по воинским частям. Обычно – областной или республиканский военкомат.

* учебка – сержантская школа, где готовят младший командирский состав различных          родов войск

* дедовщина – неуставные отношения между военнослужащими, при которых         солдаты, отслужившие больший срок, издеваются над «новичками» и   перекладывают на них часть своих армейских обязанностей.