Двадцать лет назад, 12 сентября 1990-го года, около шести часов утра бело-синий Боинг пробежал по бетонке аэропорта имени Бен-Гуриона и замер в дальнем конце посадочной полосы. Смуглая стюардесса гортанно что-то произнесла, из сказанного я понял лишь два слова — шалом и исраэль. Дверь самолета открылась. Взяв своих сонных сыновей на руки, я шагнул к трапу. После долгого перелета из Бухареста в кондиционированном самолете израильская жара ударила по посиневшей от холода морде, словно пекло доменной печи. Мальчишки все еще дремали, положив свои кудрявые головы мне на плечи, а я шагнул на залитый утренним солнцем аэродром. Здравствуй, Родина предков.

Наш путь в Израиль начался за сутки до этого. Ранним утром мы приехали в какой-то небольшой закрытый дворик. Там уже стояло 2 ПАЗика и грузовая машина. Несколько пьяных милиционеров стояли кучкой у ворот, то ли охраняя, то ли наблюдая. Появился распорядитель от СОХНУТа (с часовым опозданием) и объяснил, что чемоданы и сумки нужно погрузить в грузовик, с собой в автобус брать только еду, воду и самое необходимое. Еще час и мы выехали. Расстояние от Кишинева до Бухареста 450 километров. Даже на старом автобусе его можно преодолеть за шесть-семь часов. Мы ехали почти сутки. Мы — это я, моя жена, два сына, которым тогда было три и пять соответственно. Усевшись в автобус, я посадил детей к окну на одно из первых сидений, жена и родители сели сзади. Ничто не предвещало ничего плохого. Но неприятности начались очень скоро — на таможенном пункте Леушены молдавско-румынской границы. Когда мы остановились, в автобус зашел пограничник и собрал наши визы, объяснив это "обыкновенной процедурой". А после него в автобус поднялся таможенник и попросил вытащить весь багаж из грузовика. Из задних рядов автобуса послышались стоны и вздохи. Я обернулся и пришел в ужас – на весь автобус мужчин грузоподъемного возраста оказалось двое – я и еще один мужчина лет 40. Остальной контингент автобуса составляли немолодые уже люди в возрасте 60 и выше. Мы вдвоем вышли на улицу и к нашему горькому разочарованию во втором автобусе ситуация обстояла не многим лучше – из него вышло трое. Тем, кто не мог разгружать грузовик из автобусов выйти не разрешали.

Разгрузить тонны три-четыре сумок, чемоданов и баулов для пятерых пусть и здоровых, но не очень привыкших к такой работе людей оказалось делом не простым. Весь багаж предстояло не просто разгрузить, но и поставить на проверочный конвейер, а потом снова погрузить в грузовик. Из открытых окон автобусов слышались крики владельцев багажа, предупреждающих о «бабушкиных вазочках» и о «запасной вставной челюсти дедушки», но мы очень быстро перестали обращать на них внимание. Несколько пограничников и работников таможни с усмешкой наблюдали за нашими физическими упражнениями, но и пальцем не пошевелили для того, чтобы нам помочь.

Через несколько часов этого издевательства, усталые и грязные мы буквально свалились на жесткие сиденья автобуса. Все, что я думал об оставляемой нами стране, было настолько видно на моем лице, что даже мои дети осторожно перебрались к жене, чтобы не нарваться на неприятности от полуживого отца. Пограничник молча раздал нам визы, со скрипом закрылись за ним двери автобуса. Мы двинулись в путь. Бросив последний взгляд на империю социализма, я наивно подумал, что со скрипом двери этого ржавого автобуса закончился самый черный период моей жизни.

Через минуту переехав Прут, мы вздохнули свободно – буна зиуа*, Румыния. Даже усталость куда то исчезла, казалось, что теперь все светло и празднично. Но снова заскрипели двери автобуса, в него зашли два офицера и заговорили на гавкающем румынском языке, не утруждая себя переводом. Даже моих элементарных познаний в румынском хватило на то, чтобы понять – предстоит "вторая часть марлезонского балета". Правда румыны оказались добрее и разрешили пассажирам выйти из автобусов. Как мы об этом пожалели. Бабушки и дедушки, составляющие большую часть "экипажа" помочь нам, конечно же, не могли. Зато мешали они от души.

-Ой вей, как ты бросил мою сумку, осторожнее.

— Молодой человек, подержите мой чемодан, я забыла свои таблетки.

— Поставьте все мои чемоданы вместе…..

В конце концов один из "грузчиков" не выдержал и с криками "а гибарет лейб"** разогнал пенсионеров от грузовика. Во второй раз все шло гораздо медленнее. Руки, не подымавшие ничего тяжелее смычка, таскать чужие чемоданы отказывались, словно чужие. Мои сыновья тоже хотели мне помочь, нудное пребывание в душном автобусе им давно надоело. Но приблизившись, они увидели совсем не знакомое папино лицо, и мудро предпочли прижаться к маме. Нещадно палило румынское солнце, проходящие мимо грузовики обдавали выхлопом и пылью. Но, слава Богу, все когда то кончается. Мы закончили погрузочно-разгрузочные работы и братья-румыны нам даже предложили умыться в комнате караула, в отличии от бывшей "родной" противоположной стороны.

Казалось, все самое страшное позади. Еще немного и мы окажемся на борту самолета. Но, к нашему удивлению, автобусы прямо к трапу не пустили… И марлезонский балет загрохотал в наших сердцах в третий раз. Сил не было вообще. И когда дело дошло до моих собственных вещей, я валился с ног, не поднимая рук. Зато отдохнувшие и выспавшиеся в пути пенсионеры бодро подхватили тележки со своим багажом и умчались в темные глубины бухарестского аэропорта, прихватив с собой и сотрудницу Сохнута. Поэтому, когда я с плачущими детьми (два часа ночи), сонной женой и кучей чемоданов вполз в утробу аэровокзала, первая мысль была – меня похерили и улетели без меня. Подвернувшийся полицейский не захотел со мной беседовать. Я чуть не плакал, стоя в полной растерянности в средине огромного зала. Выручили дети. Мой старший, вырвавшись из моих рук, подошел к грузчику, сидевшему на электротележке рядом с нами, и с детской наивностью попросил его помочь уставшему папе. Грузчик, как оказалось, отлично понимал по-русски. Без всяких предисловий он спросил, есть ли у меня водка или кофе. Бутылка "Столичной" и банка индийского растворимого кофе со слоном перекочевали в бездонные карманы его грязного комбинезона. Он заботливо расстелил на платформу газету, и через минуту все наше семейство со своими бебехами*** уже мчалось по темным коридорам аэропорта. Грузчик оказался порядочным человеком. Он не просто привез нас в зал, где осуществлялась посадка на сохнутовский рейс, но и поговорил с таможенниками – еще пару банок со слонами перекочевали в бездонные карманы и нас без всякой проверки выпустили на летное поле. В руках оставались дети и коробка с новеньким видеомагнитофоном, которую я намеревался пронести в самолет. Ах, святая наивность…

На трапе самолета нас встречала смуглая красавица, с элегантно повязанным бело-голубым шарфиком. Словно неприступная крепость, она встала на несколько ступенек над нами и молча дождалась, пока все соберутся и, что было очень сложно, наконец, замолчат. И в этой тишине она объявила, что мест в самолете не хватает, поэтому дети до шести лет полетят на руках у родителей. Но измученный народ был готов лететь даже стоя, тем более, что, как я уже рассказывал, большинство пассажиров было в таком возрасте, что даже их правнуки были куда старше шести лет. А меня это не пугало вовсе. И людской поток заструился в утробу "Боинга". Когда дошла очередь до меня, темноглазая стюардесса, ткнув пальцем в коробку с видеомагнитофоном, сказала – НЕЛЬЗЯ! Я спросил ее, пытаясь держать себя в руках, а что же мне теперь делать? Бежать назад в аэропорт и сдавать его в багаж или выкинуть? На несколько секунд ее красивое лицо исказилось гримасой задумчивости. Но она все-таки нашла выход – подозвала одного из рабочих, грузивших чемоданы в багажное отделение, она просто кинула ему мою драгоценность. А он, так же невозмутимо, прямо с земли швырнул коробку в открытое багажное отделение самолета. Мысленно я уже попрощался с новеньким "Sharp"ом.

Наконец мы уселись. Оба моих сына покапризничали, одновременно захотев лететь сидя именно на моих коленях. Пробегающая мимо очередная смуглая стюардесса принесла им игрушки – небольшие пузатенькие "Боинги" и коробочки с соком. Сок в коробочках с трубочкой отвлек их от раздоров, и через несколько минут они дружно уснули, уткнувшись мне в шею. Самолет долго катился по разбитой взлетной полосе, и словно нехотя, взлетел, оставив под крылом ночной Бухарест. Вскоре уснул и я… слишком тяжелый и насыщенный выдался день, последний день моей старой советской жизни.

*Кама зман ата б`арец? – Сколько времени ты в стране? – самый первый вопрос, задаваемый новому репатрианту в Израиле

* хелек ришон  — часть первая

* буна зиуа – добрый день (румынский)

* а гибарет лейб – непереводимая игра слов (идиш). Не вздумайте повторять это в присутствии бабушек и дедушек

* бебехи – дословно, барахло